Я больше не могу намеренно халтурить

Известный писатель и журналист Дмитрий Быков на встрече с читателями в Самаре поведал о том, как был создан нашумевший проект «Гражданин поэт», рассказал о своей нелюбви к центральным телеканалам и мотивах своего отказа от встречи с премьер-министром страны Владимиром Путиным.

- Как и для чего появился ваш совместный с продюсером Андреем Васильевым и актером Михаилом Ефремовым проект «Гражданин поэт»?
- С Васильевым мы дружим с 1982 года, когда я пришел в «Московский комсомолец» 14-летним школьником. И с Ефремовым примерно с тех же времен. А они подружились еще давно, на съемках фильма «Когда я стану великаном», где Васильев сыграл очень плохого, а Ефремов - очень хорошего. В этих ипостасях они и остались...

И однажды Ефремов, который только что сыграл одну из своих лучших женских ролей в «Кошечке» у Константинопольского, мне сказал: «Хочется поэкспериментировать с женскими ролями. Пиши мне любовную лирику в духе Ахматовой, Цветаевой, а я буду переодеваться в разную одежду». А Васильев говорит: «Чего это мы будем бабами ограничиваться? Давай пиши ему от имени вообще всяких крупных русских поэтов, а он пусть переодевается, раз ему так нравится». И началась слава, поездки... Но для нас это все равно осталось творческим экспериментом и междусобойчиком. «Гражданин поэт» не мешает мне писать нормальные лирические стихи, Васильеву - заниматься медийными проектами, а Ефремову - ставить новый большой спектакль в «Современнике».

- Появятся ли у вас в ближайшем времени новые телевизионные проекты на центральных каналах?
- У меня есть сейчас телевизионный проект на канале «Ностальгия». А на центральных каналах пока не будет. Я больше не могу нарочно делать плохой продукт. Вот проект «Картина маслом» - это было очень плохо. Мучительно всякий раз снимать хорошую программу, а потом слышать от режиссеров: «Вы же понимаете, что это не будет показано в эфире?». Зачем все время заставлять себя делать какую-то халтуру? Тем более, что критики потом за эту халтуру будут ругать меня. Они же не видят тех людей, которые монтируют программу. А мне потом отвечать перед участниками, которые спрашивают: «Почему я здесь говорю «Пут...», а окончание уже вырезано?». Это было очень противно. Да и денег платили мало. Если уж позориться, то делать это хоть с какими-то преимуществами, а здесь это было еще и почти бесплатно. Рад, что это закончилось. Мне гораздо больше нравится сейчас работать учителем литературы в старших классах - никакой цензуры.

- А вы не планируете заняться дистанционным обучением школьников?
- Во-первых, я собираюсь издать вместе со своей матерью цикл уроков для учителей. Книжки о том, как сделать так, чтобы дети читали, как сегодня преподавать литературу второй половины 19 века, чтобы им было интересно. Что касается уроков для самих школьников, то мы записали некоторую их часть и будем выпускать на дисках. Но я не уверен, что это особо интересно, потому что мои уроки довольно тривиальны. Я не люблю перфомансов.

- Когда от вас ждать продолжения серии книг «Жизнь Замечательных людей»?
- У меня почти дописан Маяковский, но с ним надо еще долго работать. Раньше 2013 года эту книжку вряд ли выпущу. Честно говоря, мне ее неинтересно дописывать, потому что то, что я хотел понять, я уже понял, и писать после этого трудно. Но думаю, это будет неплохая книга. Во всяком случае, как-то реабилитирующая униженную и оскорбленную в наших глазах гражданскую поэзию.

- Что вам ближе - литература или журналистика?
- Не вижу принципиальной разницы. Журналисту требуется гораздо больше писательских качеств. Он должен в короткий срок с эффектом присутствия, выпуклыми деталями, яркими сюжетами описать происходящее. Если писатель не может написать интервью, очерк - грош ему цена. Марк Твен, Юрий Трифонов, Диккенс не брезговали журналистикой и взяли оттуда массу полезных навыков. Честертон был лучшим журналистом своего времени, Некрасов - редактором. У нас в литературе сегодня нет ни одного писателя такого класса, как Юлия Латынина или Андрей Колесников. И я не вижу в профессии журналиста ничего оскорбительного - вы попробуйте, напишите так, как это может сделать хороший журналист.

- Какими соображениями вы руководствовались, отказавшись весной от встречи с Владимиром Путиным?
- Когда ты находишься в некотором приволжском городе, а тебе вдруг звонят и сообщают, что завтра ты должен в 8 утра быть в Перми, не владея навыками мгновенного перемещения в пространстве, сделать это трудно. Но есть и другие соображения. Будем честны, вот, допустим, был бы я в Москве - поехал бы или нет? Боюсь, что нет, потому что эта ситуация заведомо неловкая. Формат встречи с властью не очень естественен для писателя. А просить мне не о чем. То есть можно было бы попросить: «Пожалуйста, если не трудно, не выставляйте свою кандидатуру на выборы в следующем году». Но не настолько же я социальный сатирик, чтобы уж совсем все делать смешно.
 
- Сегодняшняя социокультурная ситуация в России у вас вызывает какие-то исторические параллели?
- Похоже на 1848 год. Череда заграничных революций. Власть, глубоко презирающая народ. Свои петрашевцы, хотя и немногочисленные. Вот роман «Обломов» - не реалистический, это живая метафора, история десяти предреформенных лет русского общества. Он лежит в ветшающей комнате, понимает, что надо встать, но сам не может. Должен прийти Штольц - взять за грудки, Ольга - поманить любовью. Нужно, чтоб появились какие-то стимулы. И сейчас должны случиться две вещи. Первая - громкий внутриполитический скандал, сопоставимый с инсценировкой казни петрашевцев. И вторая, к сожалению, - внешний толчок. Как Крымская война, которая и покажет всю гнилость ситуации. И я не исключаю, что этот толчок будет кавказским, потому что Кавказ явно напухает как огромный гнойник.

- Есть ли в нашей элите здоровые силы, способные изменить жизнь к лучшему?
- Что считать элитой? Если власть, то нет, потому что это та сфера, которая сразу меняет человека. А в элите интеллектуальной есть такие силы, их очень много. Больше вам скажу - студенты и школьники стали умнее, как всегда и бывает при застое.

- Вы активно критикуете современную власть - а что бы вы изменили, если бы на то была ваша воля?
- Мне не нравится телефонное право на всех уровнях, когда звонка одного человека достаточно, чтобы журналиста выкинули из профессии, чтобы программа была запрещена. Мне кажется, что попытка создания искусственных сред, как Сколково, не удается. В этом смысле мои надежды больше направлены на такие среды как, скажем, новосибирский клуб «Под интегралом», сейчас возрожденный.

Почему сталинское время, чудовищное во всех отношениях, породило блестящую генерацию людей, которые спасли Россию во время войны, а относительно мягкое брежневское время - гнилейшую генерацию, которая профукала все в 90-е? Для себя сформулировал ответ. Россия ценит не вектор, а масштаб. Диктатура у нас была первоклассная - вот и появилось первоклассное поколение. А свобода была второсортная, и даже третьесортная  - она и породила таких же людей. Поэтому стал бы я что-то менять сейчас - это вопрос. У меня есть ощущение, что без этого последнего соблазна, без прохода через этот новый авторитаризм просто не сформируется нация. То, что сейчас происходит, нам нужно, чтобы у нас появился и укрепился навык сопротивления. Я бы ничего делать не стал. Я бы подождал, когда люди сделают это себе сами.

- У вас когда-нибудь были проблемы с властью из-за вашего творчества?
- Они регулярно появляются. Какие-то люди, которых я не знаю, постоянно звонят моему начальству в тех проектах, где я работаю, на радио и в газеты. Просят, чтобы меня больше не было. А начальство мужественно отвечает: «Простите, это не в нашей компетенции». Эти люди сейчас могут работать в двух форматах разборок с творческой интеллигенцией - ласкового предупреждения и прямого уничтожения. На последнее им пока, слава богу, не давали санкций. А на ласковые предупреждения мы научились не обращать внимания